Неточные совпадения
Самгин в одной штанине бросился к постели, выхватил из ночного столика браунинг, но, бросив его на постель, надел брюки, туфли, пиджак и снова подбежал к окну;
солдат, стрелявший с колена, переваливаясь с бока на бок, катился по мостовой на панель, тот, что был впереди его, — исчез, а трое все еще
лежали, стреляя.
— Что же тут странного? — равнодушно пробормотал Иноков и сморщил губы в кривую улыбку. — Каменщики, которых не побило, отнеслись к несчастью довольно спокойно, — начал он рассказывать. — Я подбежал, вижу — человеку ноги защемило между двумя тесинами,
лежит в обмороке. Кричу какому-то дяде: «Помоги вытащить», а он мне: «Не тронь, мертвых трогать не дозволяется». Так и не помог, отошел. Да и все они…
Солдаты — работают, а они смотрят…
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин вышел за ворота парка, у ворот, как два столба, стояли полицейские в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и
лежали солдаты, человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа в зубах карандаш, и смотрел в небо, там летала стая белых голубей.
Подскакал офицер и, размахивая рукой в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на землю, расправил руки, ноги его и снова побежал к обрушенной стене; там уже копошились
солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их осталось сидеть и
лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
После этого над ним стало тише; он открыл глаза, Туробоев — исчез, шляпа его
лежала у ног рабочего; голубоглазый кавалерист, прихрамывая, вел коня за повод к Петропавловской крепости, конь припадал на задние ноги, взмахивал головой, упирался передними,
солдат кричал, дергал повод и замахивался шашкой над мордой коня.
В сенях сидели и
лежали несколько человек скованных, окруженных
солдатами с ружьями; в передней было тоже несколько человек разных сословий, без цепей, но строго охраняемых.
Остров Сахалин и экспедиция 1853–1854 гг.] Начиная с пятидесятых годов, когда Сахалин был занят, и почти до восьмидесятых
солдаты, кроме того, что
лежало по уставу на их прямой обязанности, исполняли еще все те работы, которые несут теперь каторжные.
Разговаривая, они ходили взад и вперед по плацу и остановились около четвертого взвода.
Солдаты сидели и
лежали на земле около составленных ружей. Некоторые ели хлеб, который
солдаты едят весь день, с утра до вечера, и при всех обстоятельствах: на смотрах, на привалах во время маневров, в церкви перед исповедью и даже перед телесным наказанием.
Повернув в коридор, шагая через ноги спящих
солдат, которые
лежали вдоль всей стены батареи, они наконец пришли на перевязочный пункт.
Вы подходите к пристани — особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов — дрова, мясо, туры, мука, железо и т. п. — кучей
лежат около пристани;
солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом —
солдатами, моряками, купцами, женщинами — причаливают и отчаливают от пристани.
Дежурный унтер-офицер уже не хотел нас пускать в казарму, но Зухин как-то уговорил его, и тот же самый
солдат, который приходил с запиской, провел нас в большую, почти темную, слабо освещенную несколькими ночниками комнату, в которой с обеих сторон на нарах, с бритыми лбами, сидели и
лежали рекруты в серых шинелях.
Ее муж, молодой
солдат, был под судом и умер в госпитале, в арестантской палате, в то время, когда и я там
лежал больной.
Сироткин был также болен и
лежал подле меня; как-то под вечер мы с ним разговорились; он невзначай одушевился и, к слову, рассказал мне, как его отдавали в
солдаты, как, провожая его, плакала над ним его мать и как тяжело ему было в рекрутах.
Подле него
лежал один исправительный
солдат, уже старый человек, страшный и отвратительный неряха…
Солдаты говорили, что у нее не хватает ребра в правом боку, оттого она и качается так странно на ходу, но мне это казалось приятным и сразу отличало ее от других дам на дворе — офицерских жен; эти, несмотря на их громкие голоса, пестрые наряды и высокие турнюры, были какие-то подержанные, точно они долго и забыто
лежали в темном чулане, среди разных ненужных вещей.
На мое счастье,
солдаты быстро разнесли эту историю по всему двору, по всей улице, и вечером,
лежа на чердаке, я услыхал внизу крик Натальи Козловской...
— Верно!
Лежит здесь, Люба, простой
солдат — большой он был человек, как я теперь вижу…
В субботу найдены были обуглившиеся трупы. Женщина обгорела с двумя детьми, — это жена сторожа, только что разрешившаяся от бремени, еще два ребенка, дети
солдата Иванова, который сам
лежал в больнице…
— Рождеством я заболел, — рассказывал Улан, — отправили меня с завода в больницу, а там конвойный
солдат признал меня, и попал я в острог как бродяга. Так до сего времени и провалялся в тюремной больнице, да и убежал оттуда из сада, где больные арестанты гуляют… Простое дело — подлез под забор и драла… Пролежал в саду до потемок, да в Будилов, там за халат эту сменку добил. Потом на завод узнать о Репке — сказали, что в больнице
лежит. Сторож Фокыч шапчонку да штаны мне дал… Я в больницу вчера.
На хламе всегда с трубкой в зубах
лежит сторож Никита, старый отставной
солдат с порыжелыми нашивками.
И стало видно, что в двух шагах от его колес, поперек рельс,
лежит, сняв фуражку с седой головы, вагоновожатый, с лицом
солдата, он
лежит вверх грудью, и усы его грозно торчат в небо. Рядом с ним бросился на землю еще маленький, ловкий, как обезьянка, юноша, вслед за ним, не торопясь, опускаются на землю еще и еще люди…
Я слышал, как сестра разговаривала с
солдатом и весело смеялась. Потом она,
лежа, ела булку и говорила мне...
Если б я мог по крайней мере остановить моих
солдат, подраться с неприятелем — нет, проклятая лошадь
лежала как мертвая!
Солдаты укладывались спать. В нашей палатке, где, как и в других, помещалось шестеро на пространстве двух квадратных сажен, мое место было с краю. Я долго
лежал, смотря на звезды, на костры далеких войск, слушая смутный и негромкий шум большого лагеря. В соседней палатке кто-то рассказывал сказку, беспрестанно повторяя слова «наконец того», произнося не «тово», а «того».
Из его собственной фамилии
солдаты сделали «Полуферт», а тетки его назывались, кажется: одна — мадам Сижу, а другая — мадам
Лежу.
Смотрим мы: внизу за горкой кордон, как на ладонке,
солдаты по двору ходят, собаки
лежат, дремлют.
Пришли в деревню, стали
солдаты шарить по домам, глядь — эта самая девчонка на пузе
лежит.
Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. Скотина идет вперед и смотрит в землю, не зная, куда ее гонят… И он также… Разве он знал, чтó поп читает в церкви и за что идет ему руга? Разве он знал, зачем и куда увели его старшего сына, которого взяли в
солдаты, и где он умер, и где теперь
лежат его бедные кости?
— Причину того бунта не помню, только — отказались наши мужики подать платить и землю пахать, в их числе дядя мой и отец тоже. Пригнали
солдат, и началось великое мучительство: выведут
солдаты мужика-то в поле, поставят к сохе — айда, работай, такой-сякой сын! А народ падает ничком на землю и
лежит недвижно…
Весьма возможно, что в глубине такого убеждения
лежал недавний пример Наполеона, который в несколько лет вырос из поручика в императора, поработил всю Европу, создавал из рядовых
солдат маршалов и королей.
Говоря эти растерянные слова, Цирельман поглядел на маленькую волосатую руку, которая
лежала ладонью вниз на столе, и неожиданно для себя со страхом подумал, что этой самой рукой Файбиш убил пограничного
солдата. И, с чувством раздражающей, обморочной слабости в груди и в животе, он залепетал едва слышно...
Солдат сидел, нагнувшись вперед, почти
лежа на шее лошади.
Рота капитана занимала опушку леса и
лежа отстреливалась от неприятеля. Капитан в своем изношенном сюртуке и взъерошенной шапочке, опустив поводья белому маштачку и подкорчив на коротких стременах ноги, молча стоял на одном месте. (
Солдаты так хорошо знали и делали свое дело, что нечего было приказывать им.) Только изредка он возвышал голос, прикрикивая на тех, которые подымали головы.
Веселый
солдат уткнулся лицом в снег. Когда он поднял голову, то увидел, что «барин»
лежит рядом с ним ничком, раскинув руки и неестественно изогнув шею. Другая шальная пуля пробила ему над правым глазом огромное черное отверстие.
— Жизнь тебе надоела, что ли? — угрюмо сказал пожилой
солдат из «билетных». —
Лежи, коли положили, да благодари Бога, что цел.
Что мне было делать? Не успел этот вопрос мелькнуть в голове, как около меня раздалось мое имя. Я опустил глаза — у моих ног
лежал Федоров, молоденький
солдат нашей роты, побывавший в Петербурге, хвативший цивилизации и выражавшийся почти литературным языком.
Однако ни первого, ни второго полувзвода отыскать было невозможно: в лесу все перепутались, а разбиться под пулями и гранатами было поздно. Я улегся за первым попавшимся бугорком земли и начал стрелять. По одну сторону, рядом со мною,
лежал наш капральный, по другую —
солдат Софийского полка.
Во время работы на нем, по крайней мере, не
лежало обязанности думать, как бы не сбиться и не повернуться налево, когда командуют направо, и, кроме того, он чувствовал себя совершенно свободным от страшных вопросов по велемудрой науке, называемой у
солдат словесностью: «Что есть
солдат?», «Что есть знамя?».
Там люди жили; там, полная народа, пробегала конка, проходил серый отряд
солдат, проезжали блестящие пожарные, открывались и закрывались двери магазинов — здесь больные люди
лежали в постелях, едва имея силы поворотить к свету ослабевшую голову; одетые в серые халаты, вяло бродили по гладким полям; здесь они болели и умирали.
Из 600
солдат барийского гарнизона 200 были отправлены в госпиталь в Сайгон, а 100 слабых
лежали в каком-то сарае, едва защищенные от солнца, искусанные москитами, которых в Кохинхине масса…
Французский офицер, которого не видно было (он
лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что-то товарищу. Долохов встал и кликнул
солдата с лошадьми.
Без дум, без надежд, без желаний
лежала девушка, машинально прислушиваясь к богатырскому храпу
солдат. Ни страха, ни муки не испытывала она сейчас. Впереди было все так ясно и определенно…
Посреди двора, на огромном плацу, стояли, сидели и
лежали уже одетые в полную походную амуницию
солдаты. Несколько человек офицеров, мало отличающихся по форме одежды от нижних чинов, находились тут же. Ружья, составленные в козла, занимали часть плаца.
И в ту же секунду отпрянула назад, подавив в себе крик испуга, готовый уже, было, сорваться с ее губ. Пятеро неприятельских солдат-австрийцев сидели и
лежали посреди сарая вокруг небольшого ручного фонаря, поставленного перед ними на земле, На них были синие мундиры и высокие кепи на головах. Их исхудалые, обветренные и покрасневшие от холода лица казались озлобленными, сердитыми. Сурово смотрели усталые, запавшие глубоко в орбитах глаза.
Всюду y огня сидели и
лежали солдаты.
Немного в стороне от остальных
солдат его роты, под навесом старой, совсем позолоченной рукой осени липы
лежал Онуфриев.
Трое старших, один рыжий, с коротко остриженной щетиной и съехавшей на бок кепи, другой, черный, с испорченным оспой лицом,
солдат и третий, совсем тощий, как скелет, белокурый, покуривали зловонные грошовые сигары,
лежа на сене.
Потом я воображал la guerre, la vie de camp [войну, лагерную жизнь (франц.).], но все это не так, как я вижу, — в полушубке, немытые, в солдатских сапогах вы идете в секрет и целую ночь
лежите в овраге с каким-нибудь Антоновым, за пьянство отданным в
солдаты, и всякую минуту вас из-за куста могут застрелить, вас или Антонова, все равно.
Никто из
солдат, заряжавших орудие, не сказал слова, — только рекрутик пробормотал что-то, вроде: «Вишь ты как, в кровь», — и Антонов, нахмурившись, крякнул сердито; но по всему заметно было, что мысль о смерти пробежала в душе каждого. Все с большей деятельностью принялись за дело. Орудие было заряжено в одно мгновение, и вожатый, принося картечь, шага на два обошел то место, на котором, продолжая стонать,
лежал раненый.
Идет наместник, за ним свита. На койке
лежит бледный
солдат, над его животом огромный обруч, на животе лед.